Алексей Прасолов: листа несорванного дрожь
13 октября 1930 года в селе Ивановка-2 Воронежской области родился «тихий лирик» Алексей Прасолов. 93-й день рождения поэта Prosodia отмечает его стихотворением, можно сказать, эталонным для «тихолирического» направления в отечественной поэзии.
Медведев Сергей
Листа несорванного дрожь,И забытьё травинок тощих,
И надо всем ещё не дождь,
А еле слышный мелкий дождик.
Сольются капли на листе,
И вот, почувствовав их тяжесть,
Рождённый там, на высоте,
Он замертво на землю ляжет.
Но всё произойдёт не вдруг:
Ещё – от трепета до тленья
Он совершит прощальный круг
Замедленно – как в удивленье.
А дождик с четырёх сторон
Уже облёг и лес, и поле
Так мягко, словно хочет он,
Чтоб неизбежное – без боли.
1971
Чем это интересно
Алексей Прасолов – поэт с непростой судьбой и еще более непростым характером. За свою жизнь он сменил 23 места работы: работал учителем в сельских школах (в 1951 году Прасолов окончил Россошанское педучилище), корректором, завклубом, корреспондентом в районных газетах Воронежской области и в самом Воронеже.
Прасолов признавался, что жизненные впечатления стали источником его поэзии.
Впечатлений было хоть отбавляй: безотцовщина, война, оккупация, неудачный брак, развод.
В начале 60-х Прасолов сидел в тюрьме. То ли один раз, то ли два, непонятно.
Сел, как говорится, по пьянке. Твардовскому Прасолов говорил, что уходя с работы, надел спьяну пальто главного редактора редактора, и его обвинили в краже. Твардовский слышал и другую версию: дали четыре года, поскольку с похмелья разбил стекло у соседа, залез на кухню и закусил лежащими на столе сырыми яйцами.
Судя по всему, статья были не слишком тяжелой: в тюрьме Алексей Тимофеевич заведовал библиотекой. Библиотека выписывала основные «толстые» журналы, и у Прасолова была возможность заняться самообразованием. Из колонии он писал: «Завтра же самый длинный день, воскресенье. Обещают кино, в 11 часов. Отбой. Иду спать с Достоевским. Он тяжёлый, порою страшно, но я его не боюсь. Душа как-то выше этих человеческих ужасов жизни» (15.06.1963).
«Выполняю свой литературный план. Завёл новую общую тетрадь – 1963 год. Уже одним стихом открыл её, два очередные в работе. Делаю часа два-три утром и – ночью после того, как пробьют отбой. Буду периодически отсылать Инне (Ростовцевой – Prosodia) всё, что выйдет серьёзным. У неё – моя литературная копилка и судилище». (10.01.1963)
Инна Ростовцева тогда работала редактором в Центрально-Черноземном книжном издательстве. Ей был симпатичен молодой, пусть и оступившийся поэт. Александр уже был известен как поэт, он принимал участие в поэтических семинарах, у него были публикации в воронежских изданиях.
25-летняя Ростовцева показала стихи Прасолова А.Т. Твардовскому, редактору «Нового мира».
Литературовед Владимир Лакшин так описал читку прасоловских стихов в редакции «Нового мира» 21 мая 1964 года: «Сегодня А. Т. пришел в редакцию с пачкой чужих стихов и просил «малую редколлегию» собраться у него в кабинете – послушать. А чьи – не говорит. После второго или третьего стихотворения, когда мы (Закс, Дементьев и я) выразили одобрение, сказал: «Вот я и думаю – или я в стихах уже ничего не понимаю, выстарился совсем, или тут что-то есть». Стал читать дальше, один листок выкладывая за другим, – и все неплохо, а есть просто отличные строки. «Травы стремленье штыковое…» «Тут и я позавидовал – почему сам не догадался так сказать?» – прокомментировал Твардовский».
С увлечением читая стихотворение за стихотворением, Твардовский комически сердился на скептическое ворчанье Закса: «Не «ничего», а превосходно. Разве наши эстрадные мальчики так умеют писать? Тут культура видна, автор и Пушкина, и Тютчева знает, а пишет по-своему…»
«Эстрадные мальчики» – это Евтушенко, Вознесенский, Рождественский.
Прасолова Твардовский счел антиподом этих поэтов. Прасолов шел в другом направлении. Позже это направление в советской поэзии критики назовут «тихой лирикой», а Прасолова наряду с Рубцовым и Соколовым объявят его ключевой фигурой.
«Листа несорванного дрожь» - можно назвать классическим «тихолирическим» стихотворением. Тут тебе угадывается и неброский русский пейзаж, и единение человека с природой, и традиционный стихотворный размер, и скромная метафора, и где-то за горизонтом - неизбежная смерть, навевающая философское настроение.
Кандидат в члены ЦК КПСС Александр Твардовский помог Прасолову досрочно освободиться.
3 сентября 1964 года в два часа дня поэты встретились. Прасолов писал другу: «Не сочти за похвальбу, в разговоре с ним я убедился — я всегда шёл в поэзии единственно верным путём. Он меня убедил в этом... Смогу ли я убедить в этом окружающих меня людей?.."
Твардовский опубликовал в «Новом мире» (1964, № 8) 10 стихотворений Прасолова. Открывал подборку стих, который так понравился Твардовскому.
Весна — от колеи шершавой
До льдинки утренней — моя.
Упрямо в мир выходят травы
Из темного небытия.
И страшно молод и доверчив,
Как сердце маленькое, лист,
И стынет он по-человечьи,
Побегом вынесенный ввысь.
И в нас какое-то подобье:
Мы прорастаем только раз,
Чтоб мир застать в его недобрый
Иль напоенный солнцем час.
Нам выпало и то и это,
И хоть завидуем другим,
Но, принимая зрелость лета,
Мы жизнь за все благодарим.
Мы знаем, как она боролась
У самой гибельной стены,—
И веком нежность и суровость
В нас нераздельно сведены.
И в постоянном непокое
Душе понятны неспроста
И трав стремленье штыковое,
И кротость детская листа.
Твардовский помог Прасолову издать в столичном издательстве «Молодая гвардия» сборник «Лирика» (1966).
К сожалению, в дальнейшем «толстые» журналы и московские издательства не интересовались творчеством воронежского поэта. Все прижизненные книжки стихов Прасолова – а их было четыре – выходили в «Центрально-черноземном издательстве.
Отношения с воронежскими поэтами у Прасолова были не слишком гладкими. Он писал: «Кругом глухо, не знаю, что деется на воронежском Парнасе. Литсреда — штука тяжёлая, и если что родится в тебе, то только вне её».
В Воронеже Прасолов был изгоем. К тому же сильно пьющим.
Василий Белов в своих воспоминания о Прасолове приводит рассказ писателя В. Белокрылова.
«Сижу я в редакции где-то в обеденное время один, заходит пожилая женщина с ботинком в руке и почти полушепотом сообщает:
— Там, в поле, в стогу соломы шпион скрывается. Я шла мимо, вот его ботинок подняла, а самого не видала.
Я глянул — ботинок с ребристой подошвой, Алешкин.
— Спасибо, — говорю, — мамаша, сейчас разберемся.
Вбросил тот ботинок в люльку, завел мотоцикл и еду в поле. И вижу: навстречу мне бегут доярки, ведра на руках блестят на солнце. Останавливаюсь:
— Здравствуйте, бабоньки!
— Здравствуйте.
— А что это вы бежали по дороге?
— За нами человек гнался.
— Догнал?
— Догнал.
— А что же он стал с вами делать?
— Он стал стихи читать.
— Ну и как, хорошие стихи?
— Та стихи, может быть, и хорошие, но человек-то голый.
Подъезжаю к его «жилищу» в стогу:
— Что ты тут делаешь, Алексей?
— Тебе этого не понять. Я вхожу в природу.
И выдал он мне около двадцати отличных стихотворений. В общем-то такие его исчезновения всегда заканчивались новыми вещами».
1971 год Прасолов провел в больницах - лечил туберкулез.
Он писал жене: «Моё больничное положение. Уже третья по счёту палата… Лечат. Будет, видно, операция. Страшное — не она. Моё послебольничное будущее — без будущего. Вот что не страшно, а просто обрывисто. Вот и всё. Моя никчемность на свете уже настолько осознана, что я явственно вижу: как я последний раз вхожу к этим сволочам с этим вопросом — нужен ли я? — как выхожу от них, от этой партийной слизи, без отчаянья, без нужды уже в людях и в жизни. Остальное - дело доли секунд…»
2 февраля 1972 года Прасолов повесился. Эпитафия была дописана буквально за несколько дней до самоубийства.
Я умру на рассвете,
В предназначенный час.
Что ж, одним на планете
Станет меньше средь вас.
Не рыдал на могилах,
Не носил к ним цветов,
Только всё же любил их
И прийти к ним готов.
Я приду на рассвете
Не к могилам - к цветам,
Всё, чем жил я на свете,
Тихо им передам.
К лепесткам красногубым,
К листьям, ждущим луча,
К самым нежным и грубым
Наклонюсь я, шепча:
«Был всю жизнь в окруженье,
Только не был в плену.
Будьте вы совершенней
Жизни той, что кляну.
Может, люди немного
Станут к людям добрей.
Дайте мне на дорогу
Каплю влаги своей.
Окруженье всё туже,
Но, душа, не страшись:
Смерть живая - не ужас,
Ужас - мёртвая жизнь».
[1968-1972]